13 августа 2015
ЮЛИЯ РУТБЕРГ: «ВАХТАНГОВСКИЙ – МОЙ ТЕАТР ПО ГРУППЕ КРОВИ»
Интервью с актрисой Юлией Рутберг. В рамках фестиваля “Театральный синдром”, состоявшегося в Красноярске этим летом, она вышла на сцену в роли Медеи в одноимённом спектакле Михаила Цитриняка. Сегодня для актрисы это одна из важнейших ролей.
Автор: Марина ЯБЛОНСКАЯ
Фото: Анатолий МОРКОВКИН
Юлия Рутберг – актриса, которую невозможно спутать ни с кем. Повторить её игру, ее интонацию и низкий бархатный голос невозможно. Он у неё особый – свой голос в искусстве. Когда на сцене Юлия Рутберг, в зале аншлаг. На днях красноярцам удалось испытать на себе актёрскую магию вахтанговской актрисы. В рамках фестиваля “Театральный синдром”, организатором которого является Фонд Михаила Прохорова, Рутберг вышла на сцену в роли Медеи в одноимённом спектакле Михаила Цитриняка. Тот вслед за французским драматургом Жаном Ануем представил свою версию древнегреческой трагедии. Медея в исполнении Юлии Рутберг – это любовь, страсть и сила. Роль, по признанию актрисы, на сегодняшний момент для неё одна из важнейших.
– Вы много лет верны одному театру – театру Вахтангова. Смогли бы поменять свой театр на какой-то другой?
– Вахтанговский театр – этой мой дом, а дом может быть только один. Но работаю я в очень многих театрах. Не только в России, но и по всему миру. С большим удовольствием сотрудничаю с театром Станиславского и Немировича-Данченко, с дирижёром Феликсом Коробовым и роскошным оркестром этого театра. В драматическом театре имени Станиславского я играла с Владимиром Симоновым в “Хлестакове”… У меня много сольных проектов. И мне нравится – работать на разных площадках, но возвращаюсь я всегда в самый любимый, прекрасный и дорогой – Вахтанговский. Это мой театр по группе крови.
– Именно поэтому после двух курсов ГИТИСа Вы всё же решили поступить в Театральное училище имени Щукина?
– Да. Я долго поступала именно в Щукинское. Ежегодно я пыталась пройти конкурс. Но меня всё не брали и не брали. Потом всё-таки решили взять, я за это боролась. И то, что оказалась именно в Вахтанговском театре, – самое лучшее, что могло случиться. В нём проработала 26 лет и никуда уходить пока не собираюсь.
– Я слышала историю о том, что режиссёр Анатолий Васильев, несомненный авторитет в мире театра, на вступительных экзаменах Вам сказал: “В тебе нет ничего актёрского, тебе никогда не нужно этим заниматься”.
– Васильев меня буквально проклял за эту историю. Встретив меня, он сказал: “Кто тебе позволил говорить это? Какое ты имела право такое написать?” Но это его право, как относиться к моим словам, но данная история моего неудачного поступления была, я ничего не придумала. На мой взгляд, когда ты имеешь дело с живым человеком, ты не имеешь права произносить такие слова. У Анатолия Васильева и моего отца Ильи Рутберга был один учитель – Мария Осиповна Кнебель, которая никогда в жизни не могла сказать ничего подобного. Нельзя человеку в начале его пути (а мне тогда было 16 лет) выносить приговор. Искусство – это та зона, где может быть прав один человек, а сто не правы. Все познаётся со временем, и только оно расставит всё по местам.
– Что помогло Вам не опустить руки и пойти дальше? Неужели в юном возрасте Вы уже были столь тверды и уверены в себе, в своем выборе?
– Родители. Они в меня всегда верили. К счастью, я воспитывалась в нормальной семье, где родители любят своё дитя. Хотя они всячески отговаривали меня идти в актрисы, но, правда, не запрещали. Чтобы утвердилась в своём решении, давали читать книги, водили на спектакли… Нужно, чтобы я сама поняла, точно ли хочу стать актрисой. А позже, когда выбрала эту профессию, не позволяли раскваситься. Но в момент неудачи было очень больно.
– Отец вмешивался в Вашу актёрскую судьбу, что-то советовал? Ведь он был не только замечательным актёром, но и педагогом.
– Конечно. Папа и мама всегда всё смотрели и были самыми главными советчиками. Многие люди говорили о том, как прекрасна моя новая работа, а родители могли сказать, что это повтор прежнего и не так уж всё замечательно.
– Какая самая большая похвала была от отца?
– Даже просто похвала от папы – это уже халва. Папа никогда меня не уничтожал, но мог сказать очень жёсткие вещи и был всегда прав. Мы с ним безумно похожи и поэтому делали общие ошибки. Папочка – непререкаемый авторитет в жизни.
– Он был самым главным учителем для Вас?
– Не только он. Бабушки и дедушки тоже в числе потрясающих учителей. У родителей я училась двадцать пятым кадром, это был перманентный процесс. А педагоги, которые были и ГИТИСе и в Щукинском училище – настоящая кладовая солнца, россыпи бриллиантов. Именно они научили меня делу, ремеслу.
– Есть ли табу в искусстве, черта, которую Вы никогда не переступите?
– Конечно. Я считаю, что на сцене невозможен мат. Правда, один артист всё-таки убедил меня, что это приемлемо. В театре у Женовача я посмотрела “Москва – Петушки” Ерофеева. Мальчик, который играл Венечку, ругнулся матом, и это было уместно. Он делал это интеллигентно и в контексте. А вообще нецензурную брань очень не люблю, меня коробит. Как и голое тело, за редчайшим исключением. Сцена – такое увеличительное стекло, где многое чересчур и надо иметь чувство меры.
Я люблю актёрский театр и не люблю, когда артисты являются вешалками для костюмов или занимаются “физкультурой” под руководством балетмейстера. Если актёры в спектакле послушные исполнители воли режиссёра – это всегда очень видно. Когда я пришла в театр, оказалась рядом с такими людми, как Михаил Александрович Ульянов, Юрий Васильевич Яковлев, Алла Александровна Казанская, Людмила Васильевна Целиковская, Галина Львовна Коновалова, ныне здравствующая Юлия Константиновна Борисова. Видела их на сцене и просто забывал обо всём, тонул в их чувствах, в их героях. Перед тобой на сцене были не артисты, а жизнь человеческого духа. Это очень важно.
– Почему сегодня так много дурных фильмов, сериалов? И почему молодые актёры, которые подчас блистают в театре, плохо и бездарно играют в сериалах?
– Причина в том, что индустрия, которая сейчас называется “кино”, – за редким исключение детище продюсеров. Чаще всего туда берут актёров, которые все могут и умеют, и выжимают из них всё, а съёмочный процесс укладывается в кратчайшие, немыслимые сроки. Плюс к этому фильмы снимаются по совершенно жутким сценариям. А ребята, которые играют в театре совсем иной материал – Чехова, Достоевского, Толстого, Мольера, – смотрятся на сцене весьма достойно. Там есть что играть, на что опираться. А когда попадают в примитивную историю “мана-мана-тыц-ты-рыру”, они теряются. У них ещё нет столько профессиональных навыков, чтобы сопротивляться всей этой ереси. Я соглашаюсь сниматься в сериале только в том случае, когда понимаю, что могу сопротивляться и что-то сделать с этим.
Зрители мне часто говорят: “Ой, Вы моложе выглядите в жизни, а в сериале у Вас такие морщины…” Но в сериале – это не я. Зачем же я буду исполнять Юлию Рутберг? Это персонаж, которого я играю. Она может быть уродцем, алкоголичкой, морщинистой, с разноцветными волосами и разными причёсками… Мне абсолютно всё равно, как я выгляжу на экране – седая, с бородой – так надо. Меня ведь берут для того, чтобы сыграла чужую жизнь, чужую судьбу, а не себя. Иногда мне неловко за коллег, которые не очень утруждаются в фильмах и сериалах, являя миру только себя.
– Говорят, что роли, вернее герои, порой влияют на судьбу, мировоззрения актёров, играющих их…
– Роли никого не отпускают. Есть актёры-игрунчики, которые, уходя со сцены, продолжают играть. А есть те, кто, выйдя из театра, становятся просто человеком, но персонажи, которых они играют на сцене, всё равно живут в них. Конечно, роли влияют на твою жизнь, особенно в тот момент, когда ты репетируешь или играешь премьерные спектакли, потому что ты полностью погружён в материал.
– Ваша Медея повлияла на Вас? И много ли в Медее от Вас?
– Я её адвокат. Это совершенно уникальная женщина, мне безумно нравится её играть. Михаил Цитриняк – удивительно тонкий режиссёр, который из страшного спектакля не сделал чернуху, он поставил настоящую трагедию, причем со светлым финалом. Когда в финале я держу в руках две тряпочки – двух мёртвых детей Медеи, которых убила она сама – люди просто начинают задыхаться от рыданий. Кто-то видит в этих тряпочках двух мальчиков или мальчика и девочку… Во время действа происходит сумасшедший энергообмен с залом: я не только отдаю энергию, но и получаю её от зрителя. Очень ценю то, что люди плачут на спектакле, что они приходят посмотреть “Медею” второй раз, несмотря на то, что это тяжёлая история. Порой после “Медеи” ко мне боятся подходить, потому что думают: я сейчас кого-нибудь задушу… Для меня этот спектакль – некое важное мерило моего состояния профессионального и человеческого.
Досье
Юлия Ильинична Рутберг – актриса театра и кино, заслуженная артистка России, лауреат российской театральной премии “Чайка”, кавалер ордена “Слава Нации” за значительный вклад в области искусства. Родилась в Москве. Отец – Илья Григорьевич Рутберг, заслуженный деятель искусств России, один из основателей студенческого театра “Наш дом”. Юлия Рутберг закончила Щукинское училище, курс Аллы Казанской. Актриса театра имени Евгения Вахтангова. Работала с такими известными режиссёрами, как Роман Виктюк, Владимир Мирзоев, Петр Фоменко, Евгений Гинзбург, Михаил Казаков. На счету актрисы более пятидесяти ролей в кино и десятки театральных работ, в том числе знаменитая “Медея”, отмеченная зрителями и критиками за уникальную актёрскую игру престижной театральной премией “Хрустальная Турандот”.
Источник: Городские новости. 2015. 29 июня.
Фото: Анатолий МОРКОВКИН
Юлия Рутберг – актриса, которую невозможно спутать ни с кем. Повторить её игру, ее интонацию и низкий бархатный голос невозможно. Он у неё особый – свой голос в искусстве. Когда на сцене Юлия Рутберг, в зале аншлаг. На днях красноярцам удалось испытать на себе актёрскую магию вахтанговской актрисы. В рамках фестиваля “Театральный синдром”, организатором которого является Фонд Михаила Прохорова, Рутберг вышла на сцену в роли Медеи в одноимённом спектакле Михаила Цитриняка. Тот вслед за французским драматургом Жаном Ануем представил свою версию древнегреческой трагедии. Медея в исполнении Юлии Рутберг – это любовь, страсть и сила. Роль, по признанию актрисы, на сегодняшний момент для неё одна из важнейших.
– Вы много лет верны одному театру – театру Вахтангова. Смогли бы поменять свой театр на какой-то другой?
– Вахтанговский театр – этой мой дом, а дом может быть только один. Но работаю я в очень многих театрах. Не только в России, но и по всему миру. С большим удовольствием сотрудничаю с театром Станиславского и Немировича-Данченко, с дирижёром Феликсом Коробовым и роскошным оркестром этого театра. В драматическом театре имени Станиславского я играла с Владимиром Симоновым в “Хлестакове”… У меня много сольных проектов. И мне нравится – работать на разных площадках, но возвращаюсь я всегда в самый любимый, прекрасный и дорогой – Вахтанговский. Это мой театр по группе крови.
– Именно поэтому после двух курсов ГИТИСа Вы всё же решили поступить в Театральное училище имени Щукина?
– Да. Я долго поступала именно в Щукинское. Ежегодно я пыталась пройти конкурс. Но меня всё не брали и не брали. Потом всё-таки решили взять, я за это боролась. И то, что оказалась именно в Вахтанговском театре, – самое лучшее, что могло случиться. В нём проработала 26 лет и никуда уходить пока не собираюсь.
– Я слышала историю о том, что режиссёр Анатолий Васильев, несомненный авторитет в мире театра, на вступительных экзаменах Вам сказал: “В тебе нет ничего актёрского, тебе никогда не нужно этим заниматься”.
– Васильев меня буквально проклял за эту историю. Встретив меня, он сказал: “Кто тебе позволил говорить это? Какое ты имела право такое написать?” Но это его право, как относиться к моим словам, но данная история моего неудачного поступления была, я ничего не придумала. На мой взгляд, когда ты имеешь дело с живым человеком, ты не имеешь права произносить такие слова. У Анатолия Васильева и моего отца Ильи Рутберга был один учитель – Мария Осиповна Кнебель, которая никогда в жизни не могла сказать ничего подобного. Нельзя человеку в начале его пути (а мне тогда было 16 лет) выносить приговор. Искусство – это та зона, где может быть прав один человек, а сто не правы. Все познаётся со временем, и только оно расставит всё по местам.
– Что помогло Вам не опустить руки и пойти дальше? Неужели в юном возрасте Вы уже были столь тверды и уверены в себе, в своем выборе?
– Родители. Они в меня всегда верили. К счастью, я воспитывалась в нормальной семье, где родители любят своё дитя. Хотя они всячески отговаривали меня идти в актрисы, но, правда, не запрещали. Чтобы утвердилась в своём решении, давали читать книги, водили на спектакли… Нужно, чтобы я сама поняла, точно ли хочу стать актрисой. А позже, когда выбрала эту профессию, не позволяли раскваситься. Но в момент неудачи было очень больно.
– Отец вмешивался в Вашу актёрскую судьбу, что-то советовал? Ведь он был не только замечательным актёром, но и педагогом.
– Конечно. Папа и мама всегда всё смотрели и были самыми главными советчиками. Многие люди говорили о том, как прекрасна моя новая работа, а родители могли сказать, что это повтор прежнего и не так уж всё замечательно.
– Какая самая большая похвала была от отца?
– Даже просто похвала от папы – это уже халва. Папа никогда меня не уничтожал, но мог сказать очень жёсткие вещи и был всегда прав. Мы с ним безумно похожи и поэтому делали общие ошибки. Папочка – непререкаемый авторитет в жизни.
– Он был самым главным учителем для Вас?
– Не только он. Бабушки и дедушки тоже в числе потрясающих учителей. У родителей я училась двадцать пятым кадром, это был перманентный процесс. А педагоги, которые были и ГИТИСе и в Щукинском училище – настоящая кладовая солнца, россыпи бриллиантов. Именно они научили меня делу, ремеслу.
– Есть ли табу в искусстве, черта, которую Вы никогда не переступите?
– Конечно. Я считаю, что на сцене невозможен мат. Правда, один артист всё-таки убедил меня, что это приемлемо. В театре у Женовача я посмотрела “Москва – Петушки” Ерофеева. Мальчик, который играл Венечку, ругнулся матом, и это было уместно. Он делал это интеллигентно и в контексте. А вообще нецензурную брань очень не люблю, меня коробит. Как и голое тело, за редчайшим исключением. Сцена – такое увеличительное стекло, где многое чересчур и надо иметь чувство меры.
Я люблю актёрский театр и не люблю, когда артисты являются вешалками для костюмов или занимаются “физкультурой” под руководством балетмейстера. Если актёры в спектакле послушные исполнители воли режиссёра – это всегда очень видно. Когда я пришла в театр, оказалась рядом с такими людми, как Михаил Александрович Ульянов, Юрий Васильевич Яковлев, Алла Александровна Казанская, Людмила Васильевна Целиковская, Галина Львовна Коновалова, ныне здравствующая Юлия Константиновна Борисова. Видела их на сцене и просто забывал обо всём, тонул в их чувствах, в их героях. Перед тобой на сцене были не артисты, а жизнь человеческого духа. Это очень важно.
– Почему сегодня так много дурных фильмов, сериалов? И почему молодые актёры, которые подчас блистают в театре, плохо и бездарно играют в сериалах?
– Причина в том, что индустрия, которая сейчас называется “кино”, – за редким исключение детище продюсеров. Чаще всего туда берут актёров, которые все могут и умеют, и выжимают из них всё, а съёмочный процесс укладывается в кратчайшие, немыслимые сроки. Плюс к этому фильмы снимаются по совершенно жутким сценариям. А ребята, которые играют в театре совсем иной материал – Чехова, Достоевского, Толстого, Мольера, – смотрятся на сцене весьма достойно. Там есть что играть, на что опираться. А когда попадают в примитивную историю “мана-мана-тыц-ты-рыру”, они теряются. У них ещё нет столько профессиональных навыков, чтобы сопротивляться всей этой ереси. Я соглашаюсь сниматься в сериале только в том случае, когда понимаю, что могу сопротивляться и что-то сделать с этим.
Зрители мне часто говорят: “Ой, Вы моложе выглядите в жизни, а в сериале у Вас такие морщины…” Но в сериале – это не я. Зачем же я буду исполнять Юлию Рутберг? Это персонаж, которого я играю. Она может быть уродцем, алкоголичкой, морщинистой, с разноцветными волосами и разными причёсками… Мне абсолютно всё равно, как я выгляжу на экране – седая, с бородой – так надо. Меня ведь берут для того, чтобы сыграла чужую жизнь, чужую судьбу, а не себя. Иногда мне неловко за коллег, которые не очень утруждаются в фильмах и сериалах, являя миру только себя.
– Говорят, что роли, вернее герои, порой влияют на судьбу, мировоззрения актёров, играющих их…
– Роли никого не отпускают. Есть актёры-игрунчики, которые, уходя со сцены, продолжают играть. А есть те, кто, выйдя из театра, становятся просто человеком, но персонажи, которых они играют на сцене, всё равно живут в них. Конечно, роли влияют на твою жизнь, особенно в тот момент, когда ты репетируешь или играешь премьерные спектакли, потому что ты полностью погружён в материал.
– Ваша Медея повлияла на Вас? И много ли в Медее от Вас?
– Я её адвокат. Это совершенно уникальная женщина, мне безумно нравится её играть. Михаил Цитриняк – удивительно тонкий режиссёр, который из страшного спектакля не сделал чернуху, он поставил настоящую трагедию, причем со светлым финалом. Когда в финале я держу в руках две тряпочки – двух мёртвых детей Медеи, которых убила она сама – люди просто начинают задыхаться от рыданий. Кто-то видит в этих тряпочках двух мальчиков или мальчика и девочку… Во время действа происходит сумасшедший энергообмен с залом: я не только отдаю энергию, но и получаю её от зрителя. Очень ценю то, что люди плачут на спектакле, что они приходят посмотреть “Медею” второй раз, несмотря на то, что это тяжёлая история. Порой после “Медеи” ко мне боятся подходить, потому что думают: я сейчас кого-нибудь задушу… Для меня этот спектакль – некое важное мерило моего состояния профессионального и человеческого.
Досье
Юлия Ильинична Рутберг – актриса театра и кино, заслуженная артистка России, лауреат российской театральной премии “Чайка”, кавалер ордена “Слава Нации” за значительный вклад в области искусства. Родилась в Москве. Отец – Илья Григорьевич Рутберг, заслуженный деятель искусств России, один из основателей студенческого театра “Наш дом”. Юлия Рутберг закончила Щукинское училище, курс Аллы Казанской. Актриса театра имени Евгения Вахтангова. Работала с такими известными режиссёрами, как Роман Виктюк, Владимир Мирзоев, Петр Фоменко, Евгений Гинзбург, Михаил Казаков. На счету актрисы более пятидесяти ролей в кино и десятки театральных работ, в том числе знаменитая “Медея”, отмеченная зрителями и критиками за уникальную актёрскую игру престижной театральной премией “Хрустальная Турандот”.
Источник: Городские новости. 2015. 29 июня.